По разным данным всего в период с 8 сентября 1941 года по 27 января 1944 года в Ленинграде погибло от 600 тысяч до 1,5 миллиона человек. Причём только 3% из них погибли от бомбёжек и артобстрелов, остальные 97% погубил голод. На момент начала войны в Ленинграде проживало 848067 детей от младенческого возраста до 16 с половиной лет. Общее число детей, подлежащих спасению за время блокады, составило 903230 человек. Фашистская военная машина не щадила никого. Маленькие жители Ленинграда, от младенцев до подростков оказались заложниками наравне со взрослыми.
По предварительным данным от 127568 до 159095 - столько ребят погибло при одной только эвакуации. А сколько ещё маленьких, хрупких жизней унесли бомбёжки, голод и мороз? Учитывая то, что дети составляли примерно пятую часть населения взятого в кольцо города, число погибших может доходить до 200 тысяч и даже превышать его. И хотя установить точное число погибших в годы блокады сегодня не представляется возможным (учтены только те, кто был зарегистрирован и имел постоянную ленинградскую прописку), но даже примерные цифры и простая логика дают нам ужасающую картину.
Смерть – это всегда страшно и горько, но нет ничего ужаснее и несправедливее, чем смерть ребёнка. И если гибель одного малыша можно назвать трагедией, то для того, что случилось с детьми Ленинграда в годы блокады, сложно подобрать определение. У детей блокадного Ленинграда было своё, особенное детство, непохожее на других. В их умах сложились особенные ценности и представления о добре и зле. Но именно дети сплотили жителей города и дали силы, несмотря ни на что, работать и воевать. Потому что только освобождение родного города могло спасти подрастающее поколение от неминуемой гибели.
Мы, не видевшие войны, знаем о мытарствах и испытаниях, выпавших на долю ленинградских малышей и подростков в то страшное, голодное время, по рассказам выживших, по книгам, кинохроникам и художественным фильмам и, конечно, по дневникам. Мы уже публиковали на страницах нашей газеты строчки, написанные измождёнными ребятишками, в каждой из которых страшная, великая боль… Сегодня каждый на просторах интернета может найти нетленные записи ленинградских девчонок и мальчишек, которые сохранили они сами или их родные, или которые нашли совершенно случайные люди спустя много лет.
Сегодня о том, что пришлось пережить детям блокадного Ленинграда, расскажет отрывок из повести Елены Коровиной «У Лёки большие щёки» - о детстве маленького мальчика, которое пришлось на трудный и суровый период блокады. Его история может быть понятна каждому, ведь едва ли можно найти семью, которую миновала война…
«Когда Лёка (настоящее имя Артём – прим. ред.) только-только родился и разбудил мир своим громким возмущённым криком (как, дескать, смели меня потревожить?), врач высоко поднял его и поздравил Лёкину маму:
- Ну и богатырь у вас! Щекан!
Действительно, Лёкины щеки - круглые, пухлые, ярко-красные - были просто изумительными! Лёка рос, а щёчки не теряли своей очаровательной пухлости.
– Ах вы, щёчки мои расписные! И что это малыш у меня такой щекастый? И что это он щёки свои развесил, не пройти, не проехать? – смеясь, говорила мама.
А папа даже сочинил стихотворение: «У Лёки большие щеки. И ямки на них - глубоки. Наш Лёка - розовощёкий».
… Иногда к Лёке приходила невеста. Невесту звали Иришка - это была дочка тёти Шуры из соседней квартиры. Она была младше Лёки на два года. Иришкины короткие тугие косички, такие маленькие, светленькие косички, всегда смешно торчали в разные стороны внизу пушистого затылка. Так вот и приставали к детям: к Лёкиным щёкам и Иришкиным косичкам. Это были их сокровища.
Когда началась война, Лёке исполнилось пять лет. Он скакал по квартире, размахивая саблей, целился из окна из воображаемого пулемёта и не понимал, отчего мама так плачет, провожая папу на войну. Это же так интересно - воевать! - думал он.
… Бу-бу-ух! - кричала первое время Иришка довольно восторженно, когда немцы бомбили Ленинград, и не понимала, отчего мамы - её и Лёкина - так мечутся по квартире (ночевали женщины теперь вдвоём, чтобы было не так страшно), спешно закутывают детей и бегут по тёмным лестницам в бомбоубежище.
Вскоре Иришка перестала так весело кричать; все дети вообще быстро повзрослели, особенно когда такой родной, такой безопасный, такой мирный город взяли в кольцо.
Лёкина и Иришкина мама не покинули город. Их общая подруга с детьми, пытавшаяся выбраться в жизнь по Дороге жизни - искристому льду Ладожского озера, настойчиво звала их с собой. Побоялись. Сомневались. В грузовик с Клавой и тремя её детьми попала бомба - и все ушли под лёд потревоженного озера. И Лёкина мама решила не рисковать.
Да, к сожалению, в Ленинграде осталось много людей, слишком много. А чем больше людей - тем больше нужно для них еды…
Лёка быстро понял, что к чему, то есть что хлеба просить не надо, если не хочешь огорчить маму, а вот Иришка долго, нудно и жалобно плакала, выпрашивая что-нибудь покушать.
Много раз они вместе с Лёкой обшаривали буфет, где, казалось, ещё остался хлебный дух, зачем-то рылись в пустой кладовке, гремели пустыми кастрюлями. Жила волшебная надежда - а вдруг? Вдруг что-нибудь? Нашла же Аня Мартынова с первого этажа под диваном целый и невредимый грецкий орех, когда диван разобрали на растопку.
Она скорлупу от этого ореха показывала Лёке и Иришке - мол, надо верить, надо искать.
Они верили и искали. Но ничего не находили.
- Скоро это закончится, маленький, потерпи, - уговаривала мама Лёку, деля на крохотные кусочки хлеб, полученный по карточкам и уже не пахнувший хлебом.
Но это продлилось долгих-долгих 900 дней.
Иногда приходила тётя Маша, приносила в узелке мяту или зверобой – заваривать чай; у неё дома хранились запасы сушеных лекарственных трав… А кто-то раз тетя Маша принесла детям скрюченную, кривую (но настоящую!) морковку. Морковку разрезали на кусочки и давали сосать детям каждый день, на ночь. У Иришки к тому времени выпали почти все молочные зубы - от голода, у Лёки зубы сильно шатались, но пока держались в распухших дёснах. Больше никто не говорил: «У Лёки большие щёки», - щеки его впали, а лицо заострилось и побледнело. А потом Иришка с Лёкой располнели на глазах - лица стали круглыми и отёчными.
Лёка, как-то проснувшись утром, увидел перед собой странную завесу темноты с еле пробивавшейся полосой света.
- Мама, мама, что это? Ночь ещё что ли? Почему такое тёмное утро?
Мама прикоснулась к его глазам своими пальцами – и брызнул свет.
- Мама, что это? - Лёка очень испугался.
- Ручки подними, вот так подержи глазки… Чтобы не закрывались, - у мамы дрожал голос, дрожали распухшие обветренные руки.
Это от голода припухали веки и закрывали глаза всей своей массой.
Два дня назад она отвезла на санках на кладбище тетю Шуру - Иришкину маму. Вообще саночки были лёгкие, длинные, удобные, и у мамы их часто одалживали соседи, чтобы отвозить умерших родственников.
Теперь же Лёкина мама с детьми перебиралась в квартиру к тёте Маше вдвоём ведь не так страшно в городе, который стал ловушкой.
Печку давно топили книгами.
Иришка уже не просила есть и всё время мерзла, даже когда на ощупь была горячей.
Однажды утром Иришка не проснулась. Дома никого из взрослых не было, и Лёка долго будил её, но Ира никак не открывала опухшие глазки.
Пришла мама с водой, хотела сварить суп - ещё оставалось немножко клейстера для супа.
- Мама, мамочка! Надо Иришке супа дать - она не хочет вставать, она совсем заболела, мам! - бросился к ней Лёка.
Иришка так и не проснулась. Головка её свесилась на грудь, и на лицо упали светлые пряди – раньше из них плели смешные косички.
Мама вынесла Иришку на улицу. На санки.
Лёка сразу все понял.
- Ничего, Лёка, выдержим. Победит наш папа фашистов, весна наступит, ручейки побегут, птички запоют. И будет всё, как раньше. Папа вернётся с войны, - шептала мама, лёжа рядом с Лёкой, обняв его одной рукой.
Иногда Лёка сквозь тяжёлую дремоту (голодный сон – самый тяжёлый, отупляющий, словно отнимающий последние силы) слышал, как мама, наклонившись над ним, тихо шептала-причитала:
- Только живи, Лёка, милый. Дыши, живи! Потерпи, мальчик мой сладкий… Папа вернётся с войны… Тепло будет… Сытно.
И в полудреме Лёка представлял, как война закончилась, все фашисты убиты и все-все папы возвращаются к себе домой весёлые, красивые.
Лёкина мама слегла в начале марта - всё пыталась скинуть непослушные закутанные ноги с кровати и никак не могла. Стала вставать на ноги и упала на пол. Лёка пытался маму поднять, но так и не смог - пришлось ждать возвращения тёти Маши. Тётя Маша почти всегда что-нибудь приносила из еды. Хоть капельку, хоть чуть-чуть, но приносила. На этот раз она принесла немного хлеба из опилок. Тетя Маша разделила сухие, крошившиеся корочки, дала Лёке; а Лёкина мама стала отказываться.
- Не буду, Марья. Всё равно меня это уже не спасёт. Вам с Лёкой больше достанется. Сбереги его, ради Бога, – слабо шептала мама, а тётя Маша ругалась:
- А тебя не спрашивают! Рот открой! И вот тебе хлеб!
- Боже мой, только Лёка пусть живёт… Господи, только не оставь Лёку, - шелестели мамины губы…
Прошло уже много лет, а Лёка, вернее, отец Артемий, помнит те продуваемые, просветлевшие от мартовского холодного солнца улочки, по которым он и тётя Маша везли маму на санках.
- Тётя Маша, а я тоже когда умру, то усну, да?
- Да, Лёка. Спи.
- И вы меня тоже на саночках отвезёте?
- Спи, Лёка, не думай ни о чём…
- А мёртвые всегда в земле спят, никогда не просыпаются?
- Не знаю, Лёка… Спи же!
…И это действительно было пробуждением из мёртвых - настоящим первым, главным чудом, ознаменовавшим начало всех других чудес: Лёку на руках вынесли из мёртвого дома, когда блокада была уже прорвана и Лёкино сердце непонятно каким образом ещё выстукивало мгновения жизни… И Лёку выходили, спасли, а потом была настоящая еда, которую можно было есть, и Победа в разноцветных огнях салюта, и приход с войны закопчённого, постаревшего Лёкиного отца - без ноги. Это отец отыскал сына в детдоме, запрыгнул на костылях в столовую, где Лёка золотушными прозрачными руками ел картошку в мундире прямо с очистками, и, улыбнувшись, сказал: «Ну, здравствуй, Лёка - большие щеки!» Правда, у Лёки щёк теперь и в помине не было, одни острые скулы…»
Вот такая грустная и печальная история о судьбе сотен детей войны. Тысячи детишек, таких как Лёка, война застала малыми и несмышлёными, но, к сожалению, рано повзрослевшими и всё понимающими. Подобные истории, сложенные из чужих воспоминаний, всегда читать тяжело и больно. Ведь прекрасно осознаёшь, что суп из столярного клея и кусочков кожаной сумки - это не выдумка, это кошмарная реальность того времени!

Подготовила Н. СЕРГЕЕВА.